Поветлужье - Страница 41

- Нет у тебя права слово такое сказать, то токмо община твоя может, - поник головой Пычей.

- Это верно. Мы с Антипом только слово за тебя и род твой перед своей общиной молвить можем. Но слово веское будет после этого боя, я мыслю... В этом тебе роту дадим, если потребуешь. А вот отпустить тебя я могу и сейчас, хоть ты дать от себя ничего не хочешь и не можешь... Иди Пычей... Иди к разрушенному очагу, к побитым родичам, к полоненным девам... Иди, не хочу я крови меж родами нашими. А мы как-нибудь сами справимся с бедой нашей. И девок ваших ослобонить попытаемся, коли нашей силы хватит, и за родичей побитых твоих отомстим, хоть и не должны. Мало нас, но дух у нас крепок. Этим и берем, сам видел... И вера наша сильна, оттого нам Господь карающий гром вложил в десницу нашу. А вы сгинете, потому как слабы и телом, и духом. Жалко мне вас. Вот еды тебе собрали в котомку, возьми... А теперь иди Пычей с глаз моих.

Староста, вскочивший было в середине речи для гневной отповеди чужаку, отвернулся и отошел шагов на двадцать в сторону.

- Мыслишь, проймет твоя речь его? - тихонько спросил Антип.

- Не знаю, но мы не теряем ничего. А кровь между соседями нам нельзя проливать, потому как в одиночку мы точно здесь не выживем. Что решит, то решит...

- А верно ли ты сказывал, что Господь вложил в руки твои карающий... эээ...

- Гром? Нет, Антип, это обычное оружие моей родины. Ружьем прозывается. Ты мне сказывал, что доверчивы они больно, вот я и приплел сюда Гос... - егерь запнулся, опасаясь задеть религиозные чувства охотника, - придумал я это все. Вот.

- Да откель ты ведаешь про замыслы господни? Пришествие ваше к нам в весь и может быть его промыслом...

- И то верно, - взвесив последние события на весах своей неверующей души, согласился Михалыч, возразив про себя, что промысел сей можно было организовать как-нибудь попроще.

***

- И слабость я проявил перед лицом ворога нашего, и бысть жалким яки пес смердячий, выпрашивая дать живот сыну моему в надежде спасти продолжение рода моего. И было мне знамение от Инмара небесного, который вел меня по тропе, показывая знаки, что видел только я один, а вороги бысть слепы и глухи. И раздался гром небесный и произнес Инмар слова заветные, и падал я ниц перед могуществом его, ибо виноват перед ним и родом своим. Но поднял он голову мою, и увидел я, что повержены неисчислимые враги мои, а пред ними воин стоит, что держит в деснице слово Инмарово, и повергает оно врагов без счета, испуская из себя стрелы невидимые. И сказал он мне, что один он пойдет против тех, кто разорил гурт наш и повергнет всех их в прах. Аже есть смелость в воинах наших, то поведет он и их. И протянул он руку, в которой лежал хлеб и поделил его поровну между мной и собой, и сказал, что готов он принесть мир роду нашему через повержение врагов его. И... - тут Антип закашлялся в кулак и осиплым голосом закончил, - и дальше славит Пычей тебя и себя, преодолевшего свою слабость и получившего благоволение предков, кха-кха...

- Слушай, а они часом не христиане? Что-то мне слова эти проповеди наши напоминают... Слог вроде такой же, - с сомнением произнес Михалыч.

- Язычники оне... самые что ни на есть. Я малость переиначил, ибо слова такие должны благолепие нести, - продолжал сипеть ему на ухо охотник.

- Ну ладно, лишь бы не перестарался он, а то подумают, что я и взаправду пойду и всех один порешу.

- Нет, втуне слова его пропадают, жрец и старейшины против рекут. Мыслю, рады, что разбой не коснулся их, боязно им остальное терять. А воям рот затыкают. Тэро же покамест молчит.

Пычей вел свою речь вне селения, стоя посреди круга, образованного из старейшин и воинов уд-мортов, как сами себя называли отяки. Но то ли название это слишком резало славянский слух, то ли у русинов была привычка называть все народности на свой манер, какую, впрочем, имели все народы во все времена, но имя это среди них не прижилось. И звали их отяками, вотяками или, по-простому, - пермью, совместно с несколькими другими племенами на севере и на востоке около уральского хребта. Однако представители общин оставшихся двух не разоренных селений удмуртов на Ветлуге, собравшиеся около одного костра, ломали копья словесной битвы не по этому поводу. Воинов осталось мало. Что такое двадцать-тридцать вооруженных людей на поселение из трех-четырех сотен человек, которые могут, и, главное, хотят держать оружие? Арифметическое сложение и получившийся результат в семьдесят-восемьдесят воинов, которые уже могут представлять собой грозную силу, не был бы безупречно правильным. Во-первых, одно поселение было разгромлено, и, хотя многие сумевшие из него бежать жители все еще прибывали к соседям, но воссоздать прежнюю общину на новом или старом месте уже не были способны. Наиболее боеспособные воины и мастеровые люди были или пленены, или убиты. А оставшихся сорока-пятидесяти человек без хороших доспехов хватило бы только на одно столкновение с непредсказуемым результатом. Поэтому речь старейшин шла либо об отходе на северо-восток к своим родичам, еще пару веков назад вытесненных черемисами с ветлужских земель, либо о мирном доживании своего века на исконных землях без помышления о каком-то организованном сопротивлении. Нет, конечно, если бы чинившие разбой буртасы пришли прямо сюда, их бы встретили воины. И мирные жители тоже встали бы на защиту своих домов. По крайней мере, так говорили, стуча себя в грудь, покрытые шрамами мужи и седые старцы, показывая на полуразрушенный тын за своей спиной. Но выступать малыми силами против кованой рати из настоящих воинов - это просто глупость, даже безумие.